Гай Цицерон отдал императору честь.

— Все будет так, как приказывает цезарь! — сказал он и, повернувшись, поспешно вышел, чтобы отдать приказ.

Аврелиан сел на край помоста и стал болтать ногами. Ему было приятно ощущать на своем теле жаркие лучи солнца. Он усмехнулся про себя, вспомнив, как старики в его иллирийском селении сидели и болтали на зимнем солнышке. Неужели он становится похожим на них? За всю свою жизнь он не знал ни полководцев, ни императоров, которые отличались бы долголетием.

Он снова усмехнулся. Что за странные мысли навещают его сегодня! Это и правда признак почтенного возраста. Вот он сидит здесь накануне своего величайшего триумфа, словно старая черепаха на вершине скалы посреди моря, философствуя в лучах солнца. Он взглянул вверх, на стену Пальмиры, но эта белая мраморная преграда ничего не говорила ему о тех красотах, которые скрываются за ней. Говорили, что Пальмира — это восточный Рим, даже прекраснее. Ну что же, завтра он увидит и оценит сам.

Волчья улыбка исказила его черты. Зенобия будет очень сердита на мальчишку. Теперь юному царю Пальмиры предстоит принять свое первое серьезное решение, и это решение будет стоить ему трона. Да, Зенобия очень рассердится, и он не мог винить ее. Он, сам будучи правителем, понимал ее. Она и ее покойный муж много трудились, чтобы восстановить Восточную империю, и вот теперь он отберет ее.

Аврелиан спрыгнул с помоста и направился в центр лагеря. По пути он заметил, что центурионы уже усердно муштруют солдат.

Но он не вернулся в свою палатку. Вместо этого Аврелиан поспешил в штаб, где его ожидали дела империи. Дурантис, его секретарь, уже напряженно работал, вскрывая депеши и раскладывая их в стопки в соответствии с их важностью.

— Доброе утро, Дурантис. Есть что-нибудь срочное?

— Нет, цезарь. Ничего серьезного.

— Что-нибудь личное?

— Письмо от императрицы Ульпии. Она пишет, что у нее все в порядке, но у вашей племянницы Кариссы последние месяцы беременности проходят тяжело.

— Есть ли какие-либо упоминания о муже моей племянницы, Марке Александре?

— Нет, цезарь.

— Ну что ж, давайте перейдем к работе с корреспонденцией! — сказал император. — У меня есть планы на послеполуденные часы.

Он уселся на стул и начал быстро диктовать сопящему писцу, сидевшему за столиком сбоку, в то время как Дурантис нашептывал ему на ухо замечания и напоминания.

В спальной палатке Аврелиана Зенобия деловито беседовала с Баб и Тамар.

— Какое у него было настроение, когда ты оставила его. Баб? — расспрашивала она свою старую няню.

— Он очень расстроился, когда вы попали в плен, ваше величество, не знает, что же ему делать дальше. Госпожа Флавия не покидала его ни на минуту.

— Очень мило со стороны Флавии, — заметила Зенобия. — На самом деле она сильнее, чем это может показаться, судя по ее милой внешности. Он не должен сдаваться!

— Но ведь он — не ты, моя дорогая, — сказала Тамар с таким видом, словно все уже было решено. — Но он и не Оденат. Если он не сдастся, ты поплатишься за это жизнью. Пальмирцы последуют за тобой куда угодно, Зенобия. Они будут морить себя голодом до смерти и убьют своих детей, чтобы угодить тебе. Но ты не имеешь права просить их об этом, моя дорогая. Ты не можешь отплатить им за их верность смертью и разрушением. Ты проиграла эту войну. Не вовлекай Пальмиру и все ее население в войну, которая идет внутри тебя!

Старая Баб резко втянула в себя воздух. Тамар права, такую правду еще никто и никогда не говорил Зенобии. Но прекрасная царица сердито вскинула темноволосую голову и ответила:

— Единственная война, которую я веду, — это война с Римом. С того дня, когда они убили мою мать, Рим стал моим врагом. Если Ваба откроет им ворота, он мне больше не сын. Я буду сражаться с римлянами до самой смерти! . — Неужели ты лишилась способности здраво рассуждать, Зенобия? С тех пор, как ты узнала о женитьбе Марка, твоя ненависть толкает тебя к самоуничтожению. Нет, не смотри на меня сердито! Все, кроме тебя, видят это. Я здесь вместе с Баб, потому что меня попросил об этом твой отец. Он не проживет долго, Зенобия, и больше всего он боится, что ты разрушишь все то, ради чего так упорно трудился Оденат, и своим упрямством лишишь Вабу его права наследства. Ты — любимое дитя своего отца, моя дорогая, а единственное, что Забаай всегда желал своей дочери, — счастья.

— Счастья? — Зенобия грубо рассмеялась. — На свете нет счастья, Тамар! Есть только выживание, а выживает самый мудрый, богатый и сильный! Тот, кто выжил, может наслаждаться бытием, но и только!

— Не хитри со мной! — огрызнулась Тамар. Ее добродушие и терпение подходили к концу. — Ты ведь разумная женщина. Так возьми же себя в руки, если не ради себя самой, так ради тех, кто любит тебя и заботится о тебе!

Она с любовью обняла Зенобию, и на короткое мгновение все стало таким же, каким было много лет назад, в те времена, когда не было никакого Марка Александра Бритайна.

Зенобия сбросила руку Тамар со своих плеч и сказала:

— Я ничего не могу обещать, Тамар. Возвращайся к моему отцу и скажи, что я люблю его. Больше мне нечего сказать.

Со вздохом Тамар поцеловала Зенобию в лоб и, оставив царицу в одиночестве, ушла вместе с Баб, которая благополучно проводила ее через тылы лагеря к палаткам ее сына Акбара.

В ярости Зенобия металась по палатке, обуреваемая жаждой разрушения, чему скудная обстановка жилища Аврелиана отнюдь не способствовала. Это еще больше усилило ее ярость, которая излилась бурным потоком слез. Она не могла остановить эту реку, которая струилась по щекам. Казалось, что вся печаль, вся боль и разочарование последних месяцев наконец-то исходили из нее, ***

В послеполуденный жар Аврелиан вернулся к себе с намерением еще раз доставить себе удовольствие со своей прекрасной пленницей. Но едва ли он был подготовлен к тому зрелищу, которое предстало перед его глазами. Зенобия лежала на ложе на спине. Ее великолепное золотистое тело соблазнительно просвечивало сквозь прозрачный черный шелк каласириса. Одна рука прикрывала глаза, а другая лежала сбоку, пальцы зажаты в кулак. Одна нога была поднята, а другая вытянута, лицо заплакано. На короткое мгновение Аврелиан почувствовал жалость к отважной царице. Но сейчас перед ним лежала женщина из тех, что ему нравились: податливая и беспомощная. Он сел возле нее.

Она открыла глаза и, казалось, ненависть ошпарила его.

— Чего ты хочешь? — ядовито прошипела она. Сострадание Аврелиана мгновенно улетучилось, он протянул руку, вцепился пальцами в вырез горловины ее платья и быстрым движением разорвал его на две половинки.

— Не думал, что после прошедшей ночи, богиня, тебе придется задавать мне этот вопрос, — насмешливо ответил он.

Когда она сделала попытку подняться, он удержал ее. Его жестокая рука легла ей на горло и пригвоздила к ложу, в то время как другая начала неторопливо ощупывать ее великолепные груди.

Она лежала, мятежная, ее ярость была очевидна, а он играл с полными шелковистыми шарами ее грудей. Соски Зенобии всегда отличались чувствительностью, и она задрожала, когда он стал перекатывать сначала один из них, а потом и другой между пальцами.

— Ты скоро надоешь мне, раз тебя так быстро охватывает страсть, богиня, — насмехался он над ней.

Он засмеялся — если бы взгляды обладали способностью убивать, он в ту же минуту уже лежал бы, холодный и безжизненный, на полу своей палатки.

— Крестьянская свинья! — рычала она на него. — Неужели сила — это единственный способ, которым ты можешь завладеть женщиной?

— Ты довольно быстро стала умолять меня дать тебе облегчение прошлой ночью, — парировал он, глядя в ее сердитые глаза.

— Разве ты не внушил мне, что это была похоть, римлянин?

Он усмехнулся.

— Похоть, возможно, возбуждает твое желание, богиня, но результат такой же, если бы ты любила меня. Ты отдаешься!

Издав пронзительный гневный крик, она начала бороться с ним. Он убрал руку с ее горла, схватил ее за руки, рывком поднял их над ее головой и наклонился, чтобы поцеловать. Она попыталась укусить его, но он только рассмеялся и снова наклонился. Его горячие губы жадно давили на ее губы, силой раздвинули их, так что он смог просунуть язык между ее стиснутыми зубами. Он нашептывал ей нежные мольбы и все это время соблазнительно ласкал ее груди. Она сопротивлялась, отчаянно пытаясь унять дрожь, зарождавшуюся глубоко внутри нее, которая теперь начинала прокладывать себе путь, несмотря на все попытки подавить ее. Она боролась, отчаявшись избежать этого возбуждения.